Иголка
Лариса Зиганшина – Иголка
(сказка)
– Ничего не понимаю и к тому же плохо вас слышу! Это что — эпидемия?! – кричала мать-белка, прижимая к уху трубку телефонного аппарата.
Но ответ безнадёжно терялся среди шипящих звуков, тем самым сводя на нет весь разговор.
– Я иду, меня ожидают больные, – обратилась она обеспокоено к захваченным завтраком детям, поспешно застёгивая пуговицы на коротеньком белом халате.
Малышня с наслаждением доедала с густую душистую малиновую кашу.
– Надолго, мамочка? – тихо спросила самая маленька доченька.
– Без надобности не задержусь, – необычно строго ответила мать. Эти ноты протяжным пением повторили дубовые двери, в конце прибавив: «Громыханье!»
Пушинка смутилась, отложила ложку в сторону и несмело, едва слышно захныкала.
– Не скули, у мамы вызов, – беспрекословно остановил её старший брат и, бережно приклонив к себе, вытер слёзы. – Она отправилась к больным зайчонкам, отнесла малышне, нужные лекарства из аптечки.
– Мама им действительно поможет? – удивилась и немного растерялась сестра.
– Ты тоже можешь принять участие, – подбодрил брат.
– Как? – изумилась Пушинка…
Через час мама вернулась, и дочь, забыв об обиде, засыпала её вопросами:
– Мамочка, что будет с больными зайчиками?
– Двое из них быстро выздоровеют. Всё, что с ними случилось, – безопасно, а вот третьему, – белка замолчала.
Пауза тянулась долго:
– Так… По-видимому, придётся вызывать советчика из соседнего леса, потому что самой мне не справиться.
– Что, настолько ему плохо? – Крайне плохо! Хотя причина у всех одна и слишком простая – игла!
Мама снова и снова вспоминала свой визит, напряжённо раздумывала, искала выход, мысленно всматриваясь в лицо больных зайчат. Старший, трусишка Круть, раненый булавками колючего низкорослого дерева, в испуге бежал, не зная куда. Средний, попрыгун и непоседа Скок, сбил ёжика, разбив и расцарапав до крови нос. А самый маленький – Серенькие Ушки, засмотрелся на красивый цветок, очень похожий на солнце. В итоге – встретил обидчика, и тот, проколов, словно иглой, ему уши, уязвил словом так грубо и глубоко, что это холодное жало, до сих пор остаётся там, обессиливает болью изнемогающее сердце.
Старый бобр получил тревожную телеграмму и поспешил на помощь. Достал свой необычный инструмент и, осторожно положив его в узкий чемоданчик, растерянно посмотрел на дверь – она не закрывалась. «Ладно, ничего, – подумал он, – Попрошу сороку, пусть присмотрит, будет ей работа», – и решительно направился к выходу. Белка-медсестра облегчённо вздохнула, увидев пред собой уважаемого врача.
– Вы опытны, а у нас – необычный случай. Вспыльчивый старый крот уколол зайчонка Серенькие Ушки обидчивым словом, оно оказалось острым, словно игла, поэтому глубоко засело внутри. Малыш молчит, и больше всего меня пугает именно его молчание. Похоже, что в настоящий момент он никого не слышит.
– Но как тогда вы узнали о том, что случилось?
– Ой, это просто, – сорока всё слышала и в тот же день разнесла слухи лесом.
– Полагаю, с этим справиться можно. Займите его, пожалуйста, прежде всего – работой. Когда руки заняты, некогда прислушиваться к мнимой боли так проницательно и внимательно, чтобы даже потерять ощущение подлинного звука. Запомните! Прежде всего – труд! И это мы, бобры, очень хорошо знаем.
– Я согласилась бы с вами, – ответила белка растерянно, – но он ещё совсем маленький.
– Тогда ищите любое занятие. Пусть рассматривает в книжках красивые рисунки, лепит, вырезает картинки. Время лечит. Всё заживёт.
Совет бобра не принёс облегчения зайчонку Серенькие Ушки. К тому же почтенный врач ограничился сухой инструкцией и в тот же день вернулся в свой лес, побаиваясь, что сорока, приставленная охранять его жильё, уже давно разносит грязные вести лесом о невыносимом беспорядке в его огромной древесной избе.
И всё-же медсестра-белка надеялась, что в лесу найдётся хотя бы одно существо, способное дать ей более ценный совет, однако ни на ком не могла остановиться. Все обитатели ей казались слишком грубыми, а в этом тонком «игольчатом» деле должен быть не менее тонкий подход. И тогда она вспомнила о мудрой черепахе. Триста лет жизнь, вероятно, её многому научили. Но черепаха жиёет на самом отдаленном материке, к тому же вялая и медленная, поэтому вряд ли порадует их своим посещением. Тогда она решила отправить авиаписьмо, сжато изложив обстоятельства приключения, и с нетерпением ожидала ответа.
А тем временем Пушинка со старшим братом и всей лесной малышней, отыскав больного, заполнили крошечный заячий домик. И малыш Серенькие Ушки, отогретый их беспокойством, любовью и сочувствием, поджав дрожащие лапки и слегка прикрывшись одеялом, рассказал о белом цветке с жёлтой пушистой серёдкой, который рос на душистой опушке и был похож на утреннее солнце. Зайчонок даже не успел с ним познакомиться, как набежала чёрная туча и грубые капли посыпались из неба, больно ударяя собой маленький хрупкий цветок, словно в отместку за то, что он был таким же восхитительным, как утреннее солнце.
– Я пытался защитить его от дождя всем телом, но мне не хватило роста, и тогда я поднял над ним свои серенькие уши. «Лопоухий балбес!» – послышалось сильнее грома. И мне показалось, что я получил тогда свое новое имя, его прислала, наверно, та же туча, которая заслонила солнце, била каплями по нежным лепесткам и громом хотела отогнать меня прочь.
– Неправда! – закричала Пушинка. – Ты ничего не знаешь! Сорока сидела на ветви и всё слышала. В то время, когда ты миловался Ромашкой, старый крот подрыв землю поблизости и выбрался из норы. Он раскрыл зонтик и устроился на трухлявом пне. Усмотрев зайчонка, который преднамеренно мокнет и не желает прятаться, он наградил тебя грубым словом и, по-видимому, от зависти, ведь кроты никогда не имели ушей или, может, они стёрли их под землёй?!
Зверята засмеялись так дружно, что зайчонок почувствовал, как к нему вернулась прежняя гордость за свои серенькие ушки, и уже не так остро болело внутри.
Но Пушинка строго сказала:
– Послушайте, мы здесь все вместе, и зайчонок Серенькие Ушки (так и назвала его: «Серенькие Ушки», – и малыш почувствовал, как к нему возвращается прежнее имя) не такой уже и беспомощный. А что случилось с Ромашкой, ведь после этого не раз лил сильный дождь, стучал кулаками по её маленьких неокрепших лепестках и листочках, может, она совсем изуродована и её уже нет?!
Эти слова маленькой белочки вызывали во всех ужас, и Серенькие Ушки, забыв об обиде, переполненный болью, выбежал на улицу. Вся малышня помчалась вслед за ним. Широкая опушка ещё была мокрой от вчерашнего ливня, и нежный цветок, прибитый к земле, потеряв свою прежнюю красоту и форму, лежал склонённым к траве.
Серенькие Ушки тихо плакал, вспоминая гром и небо, солнце и чёрную тучу: «А что, если бы я тогда не растерялся, если бы не услышал обидные слова, цветочку не пришлось бы лежать сейчас совершенно обессиленным? Ему всегда было тяжелее всех. Я мог спрятаться в норку, согреться около мамы, а он здесь один на семи ветрах, семи дождях, семи громах, и некуда спрятаться, не к кому прислониться, пока не окрепнешь, не подрастёшь.
Недолго малыши сидели огорчённые около цветка. Ласковые лучи солнца согрели своего ребёнка, чистый хмельной воздух обдал нежным дыханием, цветочек обсох, и слабый ветерок, качая его на тонком стебельке, расправил нежные лепесточки, открыв небу и всему живому такое же распрекрасное личико.
– Не кисни, – слегка толкая зайчонка, приговаривала Пушинка. Она повзрослела за эти дни и во всём пыталась быть похожей на своего заботливого брата.
Серенькие Ушки оглянулся и увидел лучезарный белый цветок, который весело улыбался и тихо шептал, по-видимому, у него всегда был такой упавший голос:
– Давай познакомимся, я — Ромашка.
Зайчонку Серенькие Ушки ещё никогда в жизни не было так хорошо, у него ничего не болело, он был весёлым и бодрым, и всё в нём наполнилось радостью и счастьем.
– Я – Серенькие Ушки, – кричал он бодро и громко, – а ты – мой дорогой цветок!
– Ромашка! – в восторге звала малышня и, взявшись за руки, образовала длинную разноцветную цепочку, будто солнце, танцуя, подпрыгивая и кружа в весёлом хороводе. Казалось, где-то звучала музыка, и резвая песня лилась над опушкой, заполняя всё вокруг:
Больно, больно и больнее:
У обиды много мнений,
Уши закрывай быстрее,
Чтоб не слушать оскорблений.
Может, сердце пригодится,
Верный друг в беде поможет,
Всё пройдёт, и всё простится,
Потанцуй со мной, как можешь…
Зверёныши громко смеялись и кружили в хороводе. Им было так хорошо и радостно, как никогда, никому и нигде вокруг.
Старый крот сидел поблизости на незапамятном трухлявом пеньке под таким же старым ободранным зонтиком и сыпал обиды, увидев беззаботных малышей, которые осмелились нарушить его покой и одиночество. Острые колючие иглы разносило ветром в разные стороны, но они были бессильны против такой жизнерадостной и жизнеутверждающей детской песни. Они, не долетая, падали и терялись в сухой прошлогодней траве. А песня звучала и звучала…
Но вот Пушинка, случайно заметила того, чей вид так ярко изобразила всему лесу трескучая сорока и засмеялась ещё громче:
– Смотрите, тот же крот! Дождя нет, а он всё равно под зонтиком!
– Ведь солнца он боится не меньше ливня, – закричала в ответ малышня, – поэтому всю жизнь и под землёй прячется! Теперь Серенькие Ушки понял, как бессмысленно было обижаться на слова, которые прозвучали тогда для него сильнее грома и иглой так долго «жгли» в теле. Но всё уже было позади, он точно знал, что выплакал эту тревогу, когда увидел обессиленным свой дорогой цветок, и смыв радостью их встречи и знакомства. И ещё малыш осмыслил, что не появилось бы, наверно, грустной части в нашей истории, если бы он был внимательнее не к себе, а к другим.
– Но всё это не так опасно, – говорит сейчас уже Серые Уши своим детям, – лучше позже понять, чем никогда.